I
Викки Стивенсон никогда не понимала, каким беспробудным кретинизмом надо страдать, чтобы придумать современный дверной замок. Среднестатистический человек возвращается домой в 19-20 часов, заходит в среднестатистический подъезд, изобилующий запахами среднестатистических отходов процесса жизнедеятельности, поднимается на лифте среднестатистического уровня аварийности на свой этаж, где, согласно все той же статистике, хулиганами будет выбита лампочка.

Теперь добавим к этому то, что упомянутый выше среднестатистический человек провел вечер на корпоративной вечеринке в обнимку с шефом и бутылкой среднестатистического алкогольного напитка, что неадекватно сказалось на его вестибулярном аппарате и возможности концентрации взгляда на отдельно взятом статичном предмете, типа пресловутого замка.

Замок же, как назло, находился ниже предела видимости в темноте, ключи лежали под завалами косметики, кошелька и мобильного телефона вперемешку с документами в дамской сумочке. Если бы в жизни была справедливость, то страданий по открыванию двери в подобных условиях было бы достаточно, чтобы искупить карму на тысячу жизней себе и своим потомкам, но справедливости не было и в помине; мир не соглашался с Викки, среднестатистическим человеком, относительно ее убеждений. И его несогласие – тоже удручающая статистика. На этот раз расхождение во взглядах обернулось явлением доброй снаружи, но злобной внутри старухи из-за соседней двери: такие вечно вынюхивают и распространяют сплетни про окружающих, нянчатся со своими десятью нестерилизованными и вонючими кошками и пичкают молодежь пирожками, провоцируя смерть от объедания.

Именно такая особа и высунула свой длинный нос на лестничную площадку.

- Викки, душечка, - проворковала старушка с надрывом в голосе, - что ж ты так поздно? А я тебе пирожков испекла. Ох, - карга заметила выбитые лампы и затараторила, - ироды проклятущие, опять лампу разбили! Нет, Викки, нельзя тебе так поздно одной возвращаться, темно да опасно, давай завтра Джон, внучок мой, встретит тебя?

«Так, еще и своего перезрелого внука захотела мне всунуть! - мысленно огрызнулась Виктория. - Нет, спасибо, если ваши пирожки вызывают несварение, то мне страшно подумать, какие ощущения может вызвать ваш внук».

- А что ты там делаешь? – не унималась похожая на высохшую мумию соседка, разглядывая, как Викки присела на корточки и попыталась попасть найденными в сумке ключами в замочную скважину. – Ах, бедненькая, тебе же ничего не видно, что ж ты не воспользуешься дверным звоночком? Давай-ка я нажму на кнопочку…

Девушка не успела остановить бойкую старушенцию, пронзительная трель огласила лестничную клетку, и буквально через секунду дверь в квартиру мисс Стивенсон распахнулась, со всей силы саданув Викторию, сидящую на корточках перед замочной скважиной, по лбу. На пороге стояла Кимберли, ее горемычная младшая сестра, и вглядывалась в темноту подъезда.

- Во, шиза какая! Викки, ты чё валяешься в своем недо-Гуччи перед дверью? Ой, здрасьте, миссис Салливан! – сестрице не было равных в искусстве изящной словесности.

Виктория Стивенсон всей душой ненавидела, когда ее младшая сестра распускала язык и выбалтывала окружающим, пусть даже ничего не понимающим в моде, что ее пальтишко, выдаваемое за Гуччи, является всего лишь подделкой известной марки. Ну откуда у нее деньги на настоящее Гуччи, если она работает в богом забытой конторке, где даже нормальную корпоративную вечеринку превращают в балаган?! Голова начинала болеть – от алкоголя, удара дверью, розовых волос Ким, крючковатого носа миссис Салливан, да от всего!

Викки не помнила, как оказалась на собственной кухне. Вокруг мельтешило много розоволосых Кимберли: одна делала кофе, вторая доставала из холодильника лед, третья открывала окно, впуская свежий ночной воздух в дом, четвертая раскачивалась на люстре, пятая танцевала в обнимку с каким-то фиолетовым чертенком. Стоп, откуда здесь черти? Да какая разница…

- Ю донт бели-и-и-в зэт энибади филс зэ вэй ай ду эбоут ю наааааау! – затянула Викки со страстью Ромео, глядя влюбленными глазами на черта. Пять Кимребли синхронно обернулись в ее сторону – и все они смотрели осуждающе-заботливо.

- - Ути какой сиреневый! Ик! – Виктория предпочла не обращать внимания на немой укор во взгляде сестры (или сестер?) и помахала чертику рукой.
- Кто сиреневый? – спросила одна из ксерокопий сестры.
- Чертик, такой хороший…У него рога есть…И копыта…И хвост! Ой, смотри, - Викки и думать забыла про нового приятеля с рогами и копытами и ткнула пальцем в потолок. - Там, наверху, ползет паук, зелененький! Ну и пусть себе ползет, муха тоже вертолет, - забубнила девушка под нос.

- Он не зеленый, он в горошек! Гламурненький! – попыталась сострить розоволосая язва.
- Нееет, смотри, он поменял цвет на желтенький… И чертик тоже…

Не выдержав подобного издевательства со сменой цветовой гаммы, черт недовольно вильнул хвостом и поцокал прочь от пьяной Виктории, являя собой редкостный образчик оскорбленного достоинства. Паук тоже исчез.

- Вот ведь дурь из тебя прет, - ворчала тем временем одна из Кимберли, прикладывая начавший таять лед ко лбу нагулявшейся сестры, - как тесто из кастрюли. А еще старшей сестрой себя называет.

Остальные четыре Ким молча стояли в стороне и кивали в знак согласия. Талая вода стекала по лбу в нос, в рот, по щекам за воротник блузки, будто по коже пробежало стадо муравьев. Или они бегают стаями? А они вообще бегают? Больше Викки не успела ни о чем подумать, т.к. забылась крепким сном нагулявшегося алкоголика.

Перед носом маячил стакан воды и аспирин, надо лишь протянуть руку, и станет хорошо. Но рука отказывается слушаться, все тело болит и ломит, голова раскалывается на части, а мир вокруг ходит ходуном. Через пять минут картина немного успокоилась, замедлив свою безумную пляску; Викки наконец удалось встать с кровати, на которую ее, видимо, перетащила Ким, и принять спасительное лекарство. Теперь, когда сознание прояснилось, можно пойти на кухню и сварить кофе покрепче. На работу уже идти поздно, завтра будет разнос от начальства, поэтому этот день должно провести в лучших традициях женского релакса.

Протиснувшись между холодильником и дверным косяком, Викки пролезла на святая святых любого дома и, повернувшись на 90 градусов, оказалась лицом к кофеварке. Все-таки в маленьких кухнях есть свое преимущество – никаких лишних движений, все под рукой.

Ой, а, собственно, что это под рукой?

На столе лежала свернутая вчетверо записка от Кимберли, изобилующая грамматическими ошибками:
«Кароче,

- Кофе в полке
- Пицца в халадильнике
- Я в школе
- Черт ушол
- Паук убижал
- Ты алкаголик

P.S. Раз ты смагла прочесть эту записку то оспирин нашла сама. Как будишь в норме прочти дальше.

Дальше было написано следующее:

«Званил твой босс. Просил перидать что ему неважно в каком састоянии находится твой вистибалярный аппарат сегодня утром главное чтобы это састояние и тебя вместе с ним он мог лицизреть на работе. Когда окажешься на месте, перидай этому своему боссу что я запарилась писать за ним умные слова в каторые ни разу не врубилась. Твой систер Ким». Интересно, а думает Кимберли тоже с ошибками?

Викки засунула полученную информацию в самый дальний уголок мозга, в противном случае, после ее осмысления, у девушки случилась бы истерика. Идти на работу в состоянии нестояния, после самого ужасного вечера в своей жизни, ей не хотелось до дрожи в зубах. Но не идти было нельзя.

По окну забарабанил дождь. Ему хорошо, пронеслась мысль, хочет – идет, не хочет – не идет. Сейчас дождь хотел идти и шел, а Викки не хотела идти. Но тоже шла. Все ее желания сконцентрировались вокруг одной единственной фразы «Рвануть на катере к ядреной матери» - кто же ее придумал? Викки не помнила автора этих чудесных слов, но за глаза уважала его всей своей никчемной душой.